А ведь этот нарочито-провокационный вопрос про прыжок с крыши мог быть челленджем от директора моей школы. А что, если он тогда бросил мне вызов? А я не повелась. Потому что просто не поняла. Вот и маюсь теперь, маюсь… Мне 13. Я стою в кабинете директора школы, потупив взор. Мне есть, что сказать, мне сложно объясниться. — Почему ты это сделала? – спрашивает директор. – Ты же умная девочка, почему ты ушла с урока математики, тем самым его сорвав. — Потому что все ушли, — краснею я, понимая, как глупо звучит мое объяснение. — Хмм… — вздохнул директор. – То есть, если все прыгнут с крыши, ты тоже сиганешь следом? Тогда он специально прибегнул к тому заезженному примеру, «прыгнуть с крыши» стало именем нарицательных категории абсурдных действий. В мое детство это еще было смешно, потому что все понимали, что это неисполнимо, это сказано просто, для красного словца. Никто же и правда не собирался бросаться с крыши за компанию. Так думали мы. Тогда, в мое детство. Более того, в этом были уверены. А сейчас я не знаю. Ведь у нас не было обратной связи. Мы просто говорили в пустоту, думая, что там, впереди, тупик и наши слова, брошенные случайно, где-то там затормозятся, бетонная стена их остановит. Знаете, а сейчас я не уверена, что этот умышленный вопрос про бессмысленность и абсурдность никогда не был реализован. Не уверена, что никто не воспринял это как челлендж и не прыгнул с крыши. Просто мы об этом не знали. Сегодня о призыве присоединиться к челленджу, брошенному где-то в австралийском Брисбене, ты узнаешь к вечеру, а утром уже со свежими силами к нему присоединишься. Сейчас крамолу скажу, а не был ли вопрос директора моей школы призовом присоединиться к челленнджу? Мол, Аня, а тебе слабо прыгнуть с крыши? Конечно, сейчас я об этом не узнаю. Но…